История русской литературы. Ч. 1
Такая же мысль, в сущности, лежит в основе другой знаменитой баллады Жуковского «Светлана» - в ней варьируется та же тема о встрече невесты с мертвым женихом, но ее героиня не ропщет на судьбу, а верит в провиденье. Страшное происшествие оказывается сном, у баллады - счастливая развязка. В балладе ярко выражен национальный, русский колорит. Может быть, поэтому, мотив сна и гадания из баллады Жуковского органически войдут в художественный мир «Евгения Онегина» (образ Татьяны). Другие баллады Жуковского - «Эолова арфа», «Рыцарь Тогенбург», «Лалла-Рук» - рисуют идеальный мир чудесной мечты, созданный художественной фантазией творца-поэта.
Огромный вклад в русскую литературу внес Жуковский-переводчик, познакомив современного читателя с произведениями Гете и Шиллера, Байрона и В. Скотта, а позднее Гомера (перевод «Одиссеи»), индийского эпоса («Наль и Дамаянти», «Рустем и Забар») и др.
Жуковский не только дал «содержание» русской поэзии, он значительно реформировал стихотворный язык, создав новые метрические размеры, новые музыкальные интонации. Самое же главное - поэтическое слово в творчестве Жуковского оказалось способным передать всю сложность чисто субъективного восприятия мира. Слово в поэзии Жуковского, не теряя своего предметного значения, обретает многозначность, излучает множество ассоциативных связей. Некоторые словосочетания Жуковского казались современникам совершенно недопустимыми с точки зрения поэтического рационализма, требующего логической точности словоупотребления (например: «душа полна прохладной тишиной»). Между тем новый, эмоциональный язык лирики Жуковского стал впоследствии достоянием всей русской поэзии от Пушкина до Блока. Влияние Жуковского на русскую поэзию - отдельная самостоятельная тема. Пушкин, как известно, признавал себя его учеником, но ни один из крупнейших русских поэтов не прошел мимо поэтических открытий Жуковского. Не только Фет, Тютчев, Блок, но и Лермонтов, Некрасов были ему многим обязаны.
Вот почему, когда в первой четверти XIX в. поэзия Жуковского подверглась резким нападкам со стороны не только эпигонов классицизма, но и со стороны поэтов-декабристов, Пушкин в письме к Рылееву иронически заметил: «Зачем кусать нам грудь кормилицы нашей? Потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имеет решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводной слог его остается навсегда образцовым».
К.Н. Батюшков (1787 - 1855) - поэт глубоко трагической судьбы, обладал не меньшим, чем Жуковский, а может быть, и большим художественным даром, но ему не дано было его полностью реализовать: в 34 года поэта настигала душевная болезнь.
«Что Жуковский сделал для содержания русской поэзии, то Батюшков сделал для ее формы; первый вдохнул в нее душу живу, второй дал ей красоту идеальной формы». Это противопоставление, сделанное Белинским, несколько односторонне: многие стихотворения Жуковского совершенны по своей форме, многие стихотворения Батюшкова не чужды глубокой и выстраданной мысли.
Мандельштам как-то назвал все творчество Батюшкова «записной книжкой» Пушкина; эта оценка уже сама по себе говорит о многом. Мандельштаму принадлежит стихотворение «Батюшков»; где он дает самую восторженную оценку поэзии своему предтече. По его словам, Батюшков принес в русскую поэзию «шум стихотворства и колокол братства, / И гармонический проливень слез».
Лирика Жуковского генетически связана с традициями сентиментализма, лирика Батюшкова с традицией классицизма. Отсюда ясность, пластичность и зримая конкретность многих поэтических образов Батюшкова, отсюда культивирование жанров «легкой поэзии» в его творчестве.
Под «легкой поэзией» Батюшков понимал не только анакреонтическую лирику со свойственными ей эпикурейскими мотивами, но и вообще любые малые лирические формы, воспевающие радость «скоротечной жизни». Жанр элегии тоже представлен в поэзии Батюшкова, но в целом жанровые границы в его лирике часто оказываются размытыми. Батюшков требует от поэзии легкости, изящества, грациозности, стройности слога, гибкости и плавности стиха. Эпикуреизм его «легкой поэзии» особого рода. Воспевая мирные наслаждения любви и беспечной дружбы, Батюшков сознательно противопоставляет лелеемый им идеал личной независимости идеям государственного служения и общественной жизни, в какой-то степени следуя за Карамзиным и даже за Державиным «Анакреонтических песен». Его эпикуреизм носит мечтательный характер - мечта облагораживает земные наслаждения, придает им изящество и обаяние. Может быть, именно поэтому эпикуреизм (раз он всего лишь мечта) батюшковских элегий и посланий очень хрупок.
Мысль о скоротечности жизни и ее земных наслаждений никогда не покидает поэта: «Минутны странники, мы ходим по гробам». В 1812 году Батюшков, будучи адъютантом генерала Н.И. Раевского, увидел «море зла» - и отказался воспевать «любовь и радость, беспечность, счастье и покой» (послание «К Дашкову», 1813 г.). В его поэзии нарастают пессимистические и трагические ноты. Он снова обращается к жанру элегии, и под его пером этот традиционный для романтической поэзии жанр приобретает новые черты. Элегия Батюшкова («На развалинах замка в Швеции», «Умирающий Тасс» (Торкватто Тасс - поэт позднего итальянского Возрождения) - не просто анализ психологического состояния лирического героя; в них появляется сюжет, интимные мотивы сочетаются с исторической медитацией (размышлением). В них с особой силой звучит мотив бренности всего земного. Многие стихотворения позднего Батюшкова содержат античные мотивы. Это настоящие шедевры русской онтологической лирики (т.е. поэзии с античными образами, мотивами, сюжетами). Восьмистишие «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы» - едва ли не самое совершенное из них. Оно посвящено римскому городу с его знаменитыми баснями. «При появлении Аврориных лучей» этот город словно поднимается навстречу поэту - и тут же опускается в глубину «синих вод». Стихотворение «создает трагический образ разрушения красоты и невозможности ее воскрешения» (Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 136). «Но не отдаст тебе багряная денница / Сияния протекших лет / Не возвратит убежища прохлады / Где нежились рои красот / И никогда твои порфирны колоннады / Со дна не встанут синих вод». Однако эта мысль об утрате красоты странно противоречит с возникающим у читателя чувством вечности и неистребимости прекрасного. И это чувство возникает прежде всего благодаря изумительной красоте самого стихотворения, в котором предельно совершенный, пластический образ города соединяется с волшебной инструментовской стихотворения.
«Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков!» - воскликнул как-то Пушкин по поводу другого стихотворения. «Я берег покидал туманный Альбиона» - так начинается одна из поздних элегий Батюшкова «Тень друга» (и стихотворение М. Цветаевой, посвященное Байрону). В этом стихотворении
Батюшков стремится найти опору в вере, в надежде на встречу с умершим другом в ином мире. Здесь он сближается с Жуковским. Однако в последнем стихотворении Батюшкова «Ты знаешь, что изрек / Прощаясь с жизнию, седой Мехильседек» - такой надежды нет: «И смерть ему едва ли скажет / Зачем он шел долиной чудной слез / Страдал, рыдал, терпел, исчез».
Историко-литературное значение Батюшкова не менее важно, чем значение Жуковского. Творчество обоих поэтов обладает самостоятельной, непреходящей эстетической ценностью.
2008-09-20 15:29:18 Учебники — вернуться к списку
← предыдущая страница следующая страница → |
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 |
26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 |